Советский Союз был весёлой и находчивой страной. Только здесь человек, проснувшись утром, мог с удивлением узнать, что, оказывается, его родина вдруг пустила первую в мире АЭС, отправила в космос первый спутник, первого космонавта... В той же, впрочем, ситуации, что и потрясённый среднестатистический гражданин СССР, находился весь мир.

24 АПРЕЛЯ 1967 ГОДА, УТРО, ГАЗЕТА «ПРАВДА»

В то утро центральные газеты вышли с крупными шапками: «На орбите — “Союз-1”!» Степенный ТАСС как ни в чём не бывало возвестил на весь мир, что в космос отправлен новый (в смысле: совершенно новый, никакой не «Восток» и не «Восход») советский космический корабль, который пилотирует коммунист В. М. Комаров. Внимательный человек мог вспомнить, что последний наш полёт состоялся более двух лет назад, в конце марта 1965-го — а значит, от нового запуска стоило ожидать чего-нибудь интересного. Ну а тот, кто следил за новостями космонавтики более пристально, также знал, что за это время в США в космос слетала целая плеяда аппаратов типа «Джемини», на которых были выполнены весьма любопытные эксперименты. Имя пилота «Союза» тоже было на слуху у интересующейся публики: именно он был командиром корабля «Восход-1».

Впрочем, первая полоса «Правды» никаких сенсаций не содержала. Корабль был запущен накануне, 23 апреля, в 3:35 по Москве, выведен на орбиту с высотой в перигее 201 км, в апогее 224 км, наклонением 51 градус 40 минут и периодом обращения в 88 минут. О целях полёта — лишь общие слова: отработка корабля, проведение научных и технических экспериментов и медико-биологических опытов. Бортовые системы, разумеется, работали нормально. Кроме того, указывались частоты, на которых производится связь с бортом «Союза».

Рядом — столь же дежурная заметка «Страницы жизни», выжимка из биографии Героя Советского Союза инженер-полковника Комарова, а ещё сообщение экипажа сейнера «Космонавт Комаров» о досрочном завершении в честь, понятно, полёта своего крестника аж двух годовых планов по вылову рыбы и скромное обещание сделать за следующие полгода ещё три плана. Не отставали и всё-всё, оказывается, знавшие о полёте сталевары, на радостях с самого раннего утра пообещавшие главной газете страны выплавить в этот день несколько тонн стали сверх нормы.

На второй странице «Правды» обыватель мог прочесть о международной реакции на запуск «Союза-1». Обычные поздравления да удивительное (по нынешним меркам, конечно) сообщение из Нью-Йорка, где, ради того чтобы напечатать сообщение о полёте русского корабля, печатники газеты «Нью-Йорк таймс» временно прекратили забастовку. Удивительна и повышенная осведомлённость парижских радиожурналистов: видимо, тщательно проанализировав потолок, они пришли к заключению, что ракета, выведшая «Союз-1», должна быть куда мощнее, чем планируемая американская «Сатурн-5».

Собственно, всё. Понять, что представляет собой «Союз» и чем он отличается от «Востоков»/«Восходов», было нельзя. Забегая вперёд, заметим, что подобное продолжалось не один год.

И на самом видном месте, в правом верхнем углу первой полосы — гордое заявление: «Успешное выполнение программы полёта советского космического корабля ”Союз-1”». Ура, товарищи. Действительно, ура!

25 АПРЕЛЯ 1967 ГОДА, ГАЗЕТА «ПРАВДА»

А на следующий день в «Правде» появляется ещё одна фотография космонавта-героя Комарова — но уже в траурной рамке. Погиб?! После «успешного выполнения программы полёта»? Что же произошло?! Вот как описал трагедию сдержанный ТАСС.

23 апреля 1967 года в Советском Союзе был выведен с целью лётных испытаний на орбиту Земли новый космический корабль «Союз-1», пилотируемый лётчиком-космонавтом СССР Героем Советского Союза инженер-полковником Комаровым Владимиром Михайловичем. В течение испытательного полёта, продолжавшегося более суток, В. М. Комаровым была полностью выполнена намеченная программа отработки систем нового корабля, а также проведены запланированные научные эксперименты. При полёте летчик-космонавт В. М. Комаров совершал маневрирование корабля, проводил испытания основных его систем на различных режимах и давал квалифицированную оценку технических характеристик нового космического корабля. 24 апреля, когда программа испытаний была окончена, ему было предложено прекратить полет и совершить посадку. После осуществления всех операций, связанных с переходом на режим посадки, корабль благополучно прошёл наиболее трудный и ответственный участок торможения в плотных слоях атмосферы и полностью погасил первую космическую скорость. Однако при открытии основного купола парашюта на семикилометровой высоте, по предварительным данным, в результате скручивания строп парашюта космический корабль снижался с большой скоростью, что явилось причиной гибели В. М. Комарова. Безвременная гибель выдающегося космонавта инженера-испытателя космических кораблей Владимира Михайловича Комарова является тяжелой утратой для всего советского народа.

17 МАЯ 1967 ГОДА, ГАЗЕТА «КОМСОМОЛЬСКАЯ ПРАВДА»

Туманно, правда? Что ж, быть может, что-то объяснит интервью Ю. А. Гагарина «Комсомольской правде», опубликованное 17 мая? (Для точности заметим здесь очевидное, опустив такое общее место, как собственно цензура: в те годы любой авторский материал на такие темы не был авторским. В том смысле, что и Юрий Алексеевич мог вовсе не иметь отношения к этому тексту, и интервьюер мог увидеть на полосе совсем не то, что было в изначальном материале, поскольку рукописи и гранки в обязательном порядке задолго до публикации передавались в соответствующие отделы ЦК КПСС и ВЛКСМ, где их пристально изучали и переписывали.) В нём были такие мутные, ни о чём строки.

Ю. Гагарин: Надёжность ракеты-носителя и космического корабля, конечно, несравненно выше любого другого транспортного средства. Но ведь и конструкция их несравненно сложнее. Понятия разгерметизации кабины, например, у шоферов вообще не существует, а для лётчиков это уже крупная неприятность, для летчиков-космонавтов она может привести к мгновенной гибели. И как бы ни возрастала надёжность, само усложнение — вполне закономерное — конструкции, вытекающее из усложнения задач, стоящих перед космическим экипажем, чревато возможными отказами и неисправностями. Одни неисправности могут быть устранены активными действиями самого космонавта; другие, даже не устраненные, могут лишь помешать выполнению того или иного пункта программы его работ; третьи, самые опасные, могут угрожать его жизни. Именно такие неполадки — ненормальности в работе парашютной системы — послужили причиной гибели капитана «Союза».

И это — единственный «ответ» на долгие годы. Книги, журналы, газеты не любили распространяться на тему гибели Комарова. Не любили, конечно, не только потому, что вспоминать про неудачи — тяжело. Не в этом дело. Просто сказать правду, пусть даже самую малую, никто не дал бы. Секретно.

4 МАЯ 1967 ГОДА, ЖУРНАЛ SPACEFLIGHT

То же самое было и за рубежом, правда, по другой причине — не от нежелания (читателей, интересующихся космонавтикой, там было не меньше, как и специализирующихся на этой «горячей» теме журналистов) или цензурных рогаток, а из-за полного отсутствия информации. Уровень информированности Запада (ЦРУ и прочие разведслужбы в рассмотрение не берём) можно понять из статьи, опубликованной в британском журнале Spaceflight 4 мая 1967 года.

Сейчас следует признать, что «там» были как на редкость точные, так и совершенно неверные сведения.

В частности, журнал, сославшись на неназванный источник, утверждал, что, кроме первого «Союза», должен был полететь второй корабль. Информация отчасти подтверждалась тем, что «на праздновании Дня космонавтики в Москве не было многих известных космонавтов». Всё верно, так оно и было: «Союз-2» ждал только отмашки. С другой стороны, британцы были свято уверены, что грузоподъемность «Союза» может составлять от четырех до шести человек, и читать это сейчас просто смешно. Ещё один любопытный момент — упоминание о перехвате в Японии сигналов с «Союза» во время выведения, а также цитирование неких американских официальных лиц, заявивших о неназванных проблемах на борту корабля, которые и привели к гибели Комарова. Иначе говоря, не в парашютной системе было дело, утверждал Spaceflight...

МИФЫ И ЛЕГЕНДЫ, КОНСПЕКТИВНО

После этого на Западе наступил вполне советский информационный штиль. А свято место пусто не бывает, и официальные сообщения стали замещать байки, слухи и легенды.

Собственно, легенд было несколько. Попробуем их обобщить. В частности, рассказывалось, что, после того как Комаров понял неизбежность гибели, он от души, не выбирая слов, сказал в эфир всё, что думает о конструкторах, создавших настолько плохой аппарат, и родной партии, пославшей его на верную смерть на «сыром» корабле. И всё это будто бы превосходно слышали экипажи поисковых самолётов и вертолётов, дежуривших недалеко от места посадки «Союза». И вообще, он не хотел лететь в космос, его практически заставили.

А вот ещё один слух: официальная версия лжёт, и проблемы были совсем не в парашютной системе.

Космонавт сгорел живьём из-за нарушения теплозащитного покрытия. Что характерно, эта версия как раз имела в своём основании реальные события, исказившиеся в «испорченном телефоне», но об этом позже.

Наконец, молва утверждала, что Комаров вернулся на землю в целости, но был убран руководством по каким-то не совсем ясным мотивам. Скорее всего, слух «опирался» на уже известное вам утверждение «Правды» об успешном завершении полёта.

1971 ГОД, ЖУРНАЛ RAMPARTS

Впрочем, это не всё. Была также информация, источник которой проследить относительно легко. В 1971 году некий бывший сотрудник американского Агентства национальной безопасности Перри Феллуок (Perry Fellwock) дал политико-литературному журналу Ramparts обширное интервью, в котором раскрыл внутреннюю кухню этой сверхсекретной организации. О нашем космосе экс-спецслужбист, прикрывшийся псевдонимом Уинслоу Пек (Winslow Peck), сказал следующее (цитируем в сокращении).

«Очевидно, что наибольший интерес представляла советская программа, посвящённая космическим станциям. Мы знали всё, что происходит у них под прикрытием программы «Космос». Например, прежде чем я добрался до Турции, двое их космонавтов погибли при взрыве ракеты на стартовом столе, а один умер, пока я был там. Думаю, это был «Союз». Проблемы у него начались при возвращении с орбиты. На земле всё знали ещё за несколько часов до краха и пытались исправить ситуацию... У космонавта был видеотелефонный разговор с женой и премьером Косыгиным. Премьер плакал, назвал его героем, сказал, что он сделал большое дело и его не забудут.

Последние несколько минут были самыми страшными, космонавт кричал, что не хочет умирать, умолял хоть что-нибудь сделать. А в конце записи только кричал... пока не умер... Я думаю, он сгорел...»

Эмоциональный текст. Двое космонавтов, погибших незадолго до «Союза-1», плачущий Косыгин, видеоконференция с женой Валентиной (умерла в 1995 году), Комаров, идущий на посадку, зная, что погибнет, и общая трагедия, разворачивающаяся в прямом эфире...

Читая такое, ловишь себя на мысли, что это совсем не жизнь, а кусок из умелого киносценария какого-нибудь голливудского фильма.

Само собой, в изустном изложении материал был известен и в СССР. В середине 70-х его вовсю обсуждали на кухнях. С кучей подробностей, придуманных уже самим рассказчиком.

1980–1990 ГОДЫ, ПРЕССА И ПЕЧАТЬ

С течением времени секретность, когда-то окружавшая «Союз», стала ослабевать. Появились орбитальные станции, и «Союз» принялся доставлять к ним экипажи. Вскоре стали известны его характеристики и то, как он выглядит. А после программы «ЭПАС» («Союз» — «Аполлон») всплыли и технические особенности реализации «Союза», не очень, впрочем, интересные обычной публике. В 1982 году впервые официально заговорили о том, что «Союз» изначально планировался вовсе не для орбитальных станций, а для Луны. С началом перестройки и гласности в прессу стали просачиваться и другие занятные подробности, что, скорее всего, объясняется не получением Главлитом новых указаний, что считать тайной, а что нет; просто все мы люди, а время было такое, что даже чиновники в погонах давали слабину. Например, в превосходном фотоальбоме «Космонавтика–87» была опубликована фотография (см. её ниже), на которой Комаров и Гагарин помогают со скафандрами Хрунову и Елисееву, так как, судя по подписи, им предстояло выйти в открытый космос. Всё бы хорошо, но официальная история космонавтики, преподнесённая рядом, резонно утверждает, что Алексей Елисеев и Евгений Хрунов полетели в космос уже после гибели В. М. Комарова и Ю. А. Гагарина.

Впрочем, неопределённость с первым «Союзом» существовала не долго. Ещё при СССР появились публикации, рассказывавшие о том, что же действительно предстояло сделать Комарову и что произошло в тот день.

Первыми, судя по всему, были журналист «Комсомольской правды» Ярослав Голованов, в 89-м, и преемникС. П. Королёва по ОКБ-1 — ЦКБЭМ В. П. Мишин, давший в 90-м интервью «Огоньку».

А в 90-е все словно с цепи сорвались. Вышли книги упомянутого Мишина, Б. Е. Чертока, К. П. Феоктистова, А. С. Елисеева,В. М. Филина. Были опубликованы дневники Н. П. Каманина, в журналах и по ТВ замелькали Г. И. Северин, О. Г. Ивановский и многие другие инженеры, космонавты и военные, стоявшие у истоков советской космонавтики. Ну а относительно недавно появился доступ к радиопереговорам, что вёл В. М. Комаров с борта «Союза»: слушайте отрывки из них в самом низу публикации.

Собственно говоря, всё, что вы прочтёте ниже, основано на этих материалах, а также логике и довольно хорошем знании автором этого текста как баллистики, так и конструктивных особенностей корабля «Союз» (не сочтите, пожалуйста, за хвастовство). Каждое утверждение можно подтвердить ссылкой на первоисточники. Разумеется, я охотно верю, что найдутся люди, которым вся эта история не понравится, а вариант, к примеру, Уинслоу Пека будет по-прежнему греть душу. Ради бога! Вот только воспоминания непосредственных участников тех событий порой совпадают даже в мельчайших деталях. А поверить в пропаганду, цензуру и пр., что специально заставили десятки людей вызубрить «правильную версию» на случай, если СССР развалится и можно будет говорить (что вздумается), извините, не могу.

Так что же стало причиной трагедии, случившейся 24 апреля 1967 года? Какое развитие событий привело к гибели Владимира Михайловича Комарова? Что творилось в нашей космической программе в 60-х? Зачем летал Комаров и для чего создавался «Союз»?..

НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ: США

Для того чтобы лучше всё это понять, нам придётся вернуться в 1961 год. Нет, не в 12 апреля, а в 25 мая. И не в СССР, а в США. В тот момент, когда президент-первогодок Кеннеди во второй раз обратился к нации. Собственно, уже сам этот факт был экстраординарным. В те времена президент обычно просил у народа особого внимания лишь раз в год. И это было неспроста. Ещё никогда «авторитет страны не был столь низким». С тех пор, когда Советы отправили в космос спутник, шёл уже четвёртый год, а ни один из с помпой объявленных проектов не имел успеха. Причём мало того, что русские запускали аппараты быстрее, они умудрились добиться невообразимого качества своей техники — такого, какое было недоступно американским аппаратам даже в теории. А теперь ещё и Гагарин!.. США проиграли и эту гонку. Обидно. И дело не только в Гагарине. 15 апреля США начали операцию «Высадка в заливе Свиней», нацеленную на свержение Фиделя Кастро. И она стала одним из самых громких военных провалов ЦРУ, поскольку абсолютно всё пошло не так... А ещё можно вспомнить перехват Пауэрса под Свердловском, когда Соединённые Штаты сами загнали себя в ловушку, пытаясь скрыть разведывательный характер полёта «У-2».

Словом, стране нужна была национальная идея. И Джон Кеннеди понимал это лучше других. Он только что (20 января 1961 года) стал президентом, и ему очень не хотелось, чтобы о нём вспоминали как о руководителе, проигравшем космическую гонку и севшем в лужу в заливе Свиней.

Скоро вот эти его слова облетят весь мир: «Я хочу верить, что мы сможем доставить человека на Луну и вернуть обратно до конца этого десятилетия».

Перчатка была брошена. Цель — более чем конкретная: высадка на Луну. Срок — до конца 1960-х. Это вам не построение мифического коммунизма к 1980 году, о котором в октябре 61-го года заявил Н. С. Хрущёв.

Сейчас, наверное, мало кто понимает, что это была за Цель. Именно так, с прописной. Насколько она была глобальна и сложна. Ведь для её реализации не хватило бы одного желания. Нет, для этого нужно было с нуля построить ракеты грузоподъемностью минимум под сотню тонн, отработать системы управления кораблями, налетать сотни часов в этих самых кораблях, научиться выходить в космос и там работать. Следовало создать автоматические аппараты, способные сфотографировать лунную поверхность, успешно посадить корабль на Луну и узнать всё о проходимости тамошнего грунта. Ведь никто на Земле не знал, что собой представляет лунная твердь: это была абсолютная терра инкогнита. К примеру, даже лучшие карты нашего спутника могли предложить лишь объекты размерами в десятки километров, а для посадки человека нужны фотоснимки с детализацией в десятки сантиметров. Сделать их можно было только с помощью аппаратов, о которых тогда даже не мечтали. И на создание всей этой техники отводилось всего девять лет. Нет, даже восемь с половиной.

Пока же у США был один суборбитальный полёт продолжительностью 15 минут, ракеты-носители максимальной грузоподъемностью около 2 тонн и «Пионер-4», пролетевший в 60 тыс. км от Луны. То есть так далеко, что на нём не сработал даже датчик прохождения спутника...

Нельзя сказать, что Кеннеди этого не знал. И он, и его консультанты прекрасно понимали сложность объявленной задачи и то, что для её реализации потребуются астрономические деньги. 120 млрд долларов в сегодняшних ценах! Такова была стоимость программы, которой присвоили высший государственный приоритет. Самое дорогое научно-политическое начинание в мире. Но только такая цель давала гарантию, что при её реализации у СССР не будет серьёзной форы. Стоило чуть упростить миссию — и Советы могли вырваться вперёд. Не без труда, но всё же вперёд.

Но Кеннеди понимал и другое. Кто вспомнит через сто лет о нарушении международных законов самолетами-разведчиками? А память о первых людях, высадившихся на Луне, будет жить вечно.

Была задача, были деньги, оставалось лишь выложиться на полную катушку, чтобы потом никто не сказал, что было сделано слишком мало... Впрочем, все понимали, что деньги решают далеко не всё. Даже при практически безграничном финансировании слишком многое останется на роль случая, и для выполнения объявленной Кеннеди программы непременно придётся идти на риск. Астронавт Фрэнк Борман вскоре после завершения полёта «Джемини-7» в декабре 1965-го произнёс: «Мы совершенно неизбежно потеряем какой-то экипаж. Это одна из тех вещей, которые постепенно начинаешь признавать... Я надеюсь, что публика смотрит на вещи достаточно зрело, чтобы понять, что нам приходится оплачивать космос не только деньгами, но и жизнями...»

Слова, увы, оказались пророческими. Впрочем, подход руководства НАСА был столь же цинично-реалистичным: первоначальный план предполагал десять полётов на Луну, и ведомство допускало при этом потерю одного экипажа.

ВОЛЕЮ ПАРТИИ, ПРАВИТЕЛЬСТВА И КОНСТРУКТОРСКИХ БЮРО: СССР

А что было у нас? (Американское введение понадобилось для того, чтобы вы почувствовали, какая задача стояла перед конструкторами, штурмующими Луну.) У советских инженеров действительно не было никакой форы. Их путь имел ту же длину и те же проблемы.

Но если бы только это. В США лунной программе присвоили высший приоритет важности, означавший подавляющие материальные и финансовые преимущества перед любым другим национальным проектом. А в СССР... ничего такого не было и в помине. Мы вольны строить любые догадки. Может, власти просто не хотели тратить адекватные деньги на космос; может, это было головокружение от успехов — но факт остаётся фактом: официально реальная разработка ракеты Н1, нашего ответа американскому «Сатурну-5», началась после декабрьского постановления ЦК КПСС и Совмина СССР 1962 года. А созданию комплекса по покорению Луны (Н1-Л3) посвящено постановление от августа 1964-го. Через три с половиной года после американцев. Но и после этих решений, судя по многим документам, деньги выделялись далеко не в должном объёме.

Впрочем, недостаток в финансах не был решающим. Главная проблема заключалась в людях, в кадрах.

В США лунная программа пилотируемых полётов «Аполлон» действительно была национальной. Вот, смотрите. Первую ступень ракеты-носителя «Сатурн-5» делала корпорация Boeing, вторую — North American Rockwell, третью — McDonnell Douglas. Сам космический корабль — опять же North American Rockwell, а его посадочную ступень — Grumman Aircraft. Всё это, мягко говоря, очень известные авиастроительные компании. Обладающие колоссальным опытом конструирования самой разнообразной техники и располагающие исключительно квалифицированными кадрами. Даже если предположить, что королёвское ОКБ-1 (ныне РКК «Энергия») было «сильнее» любой из этих фирм, оно точно не могло сравниться с их совокупным потенциалом. Как и все три ступени ракеты, космический корабль и посадочный аппарат ОКБ-1 намеревалось разрабатывать практически самостоятельно. Более того, Королёв, по сути, занимался сразу тремя кораблями, так как орбитальный «Союз», «Союз» для полёта вокруг Луны и «Союз» для высадки на ней — это три разных аппарата, разве что с определённой унификацией оборудования.

Даже в этом США поступили мудрее. Американцы решили не ждать создания штатного лунного «Аполлона», а разработать путём очень глубокой модернизации корабля «Меркурий» новую машину — «Джемини». Задачу возложили на McDonnell Douglas.

Просто создать подобный корабль можно было куда быстрее, чем «Аполлон», и именно на нём успешно отработать и долговременные полёты в невесомости, и стыковку, и выход в открытый космос. У нас эту роль отчасти взяли на себя «Восходы», но они были куда менее совершенны с технической точки зрения. Да, экономисты расскажут вам, что создание отдельного корабля — решение, далёкое от оптимальности, к тому же программа «Джемини» не предусматривала развития, зато она выигрывала по времени. А космических денег, похоже, в США тогда уже не считали...

А ОКБ-1 в начале 60-х тянуло на себе практически все космические программы страны. В 1961 году бюро занималось созданием автоматических межпланетных станций для исследования Венеры и Марса, научных спутников серии «Электрон», разработкой новых модификаций ракеты Р-7, проектированием и изготовлением боевых ракет: жидкостной Р-9А, твердотопливной РТ-1, глобальной ГР-1. Велись также исследования, посвящённые созданию пилотируемого спутника Земли в нескольких модификациях («Востока») и фоторазведчика на его базе («Зенит»). Кроме того, был проект спутника связи «Молния», создание которого оказало бы на развитие телерадиовещания поистине революционное влияние, соединив самые отдаленные уголки Советского Союза. Каждая из этих задач была совершенно нетривиальной; в США над подобными проектами обычно работали отдельные фирмы с мощным научным заделом.

По сути, ОКБ-1 практически в одиночку сражалось со всем промышленным потенциалом США. И, что поразительно, в выбранных направлениях наши одерживали победу!

Отчасти этому помогала сильная взаимная интеграция проектов: к примеру, трёхступенчатая «семёрка», разработанная для межпланетных автоматических станций первых серий Е-1, после небольших модификаций использовалась для запуска «Востоков», вторая ступень Р-9 стала третьей ступенью «Молнии» и т. д.

Долго так продолжаться не могло. Для каждого следующего шага требовались всё более сложные системы, с бoльшим количеством человеко-часов на их разработку. Такая кооперация усилий неизбежно начала приводить к ошибкам, недостаточной отработке систем, люди банально не успевали и уставали. А ведь программа высадки человека на Луну была куда грандиознее всех перечисленных проектов. При таком состоянии дел катастрофы неизбежны. И они уже начались. Самая страшная случилась в 1960 году, правда, в ОКБ-586, руководимом М. К. Янгелем. Но и там был аврал. Спешили сдать и поставить на вооружение межконтинентальную баллистическую ракету Р-16 на высококипящих компонентах. Люди работали в две смены, страшно уставали, не высыпались. Топливо (НДМГ и азотная кислота) было в новинку для испытателей со станции Тюратам. Раньше с техникой на этих компонентах имел дело только полигон Капустин Яр. Ракета Р-16 тоже была новой, незнакомой. Идеальная смесь для катастрофы. И она произошла... 24 октября 1960 года... Словом, полагаю, ситуация в советской космонавтике вам ясна.

Но нельзя сказать, что конструкторы этого не понимали. Всё они понимали. Вскоре после выхода постановления по созданию Н1-Л3 началась передача всей межпланетной тематики в НПО им. С. А. Лавочкина, спутников связи — в Красноярск, модификаций «семёрки» — в Самару, а тематика баллистических ракет постепенно отошла к Янгелю иЧеломею (ОКБ-52, ныне НПО «Машиностроение»). Вот только было ли такое «сбрасывание балласта» оптимальным для лунной программы?

Тогда же один из главных конструкторов, Михаил Кузьмич Янгель, вышел со следующим предложением о распределении нагрузки по Луне: он берёт на себя разработку ракеты, Королёв занимается пилотируемой частью, а Челомей — беспилотной.

Увы, и Королёв, и Челомей восприняли инициативу в штыки. КБ ввязались в необъявленное соревнование, чей проект высадки на Луну будет принят, а потому все рассчитывали только на свои силы. А у руководства страны просто не хватило управленческой мудрости. Впрочем, определённое воздействие предложение возымело: Янгелю передали разработку посадочного двигателя лунного корабля. Конечно, под контролем ОКБ-1.

СОВЕТСКИЙ ЛУННЫЙ ПРОЕКТ

К середине 60-х схема нашего лунного проекта устоялась, и о ней можно рассказать подробнее. В качестве носителя предусматривалось использовать ракету Н1 грузоподъемностью около 90 тонн. Это был своеобразный аналог американского «Сатурна-5», правда, у него масса полезной нагрузки достигала 140 тонн. Относительно низкая грузоподъемность нашей ракеты была вызвана целым комплексом причин (о которых пришлось бы говорить слишком долго); многие понимали, что желательно иметь более мощный носитель, но переигрывать что-либо было уже поздно.

К слову, названная грузоподъемность Н-1 оказала самое непосредственное влияние и на параметры путешествия к Луне, и на полёт В. М. Комарова на «Союзе-1». Запомните эти слова.

Н1 должна была вывести к Луне связку из космического корабля «Союз–ЛОК», лунного корабля (ЛК) (для непосредственной посадки на спутник) и блока Д. При подлёте к Луне при помощи блока Д связка «Союз–ЛОК» — ЛК тормозилась для выхода на орбиту спутника. Затем один из двух космонавтов, находившихся на борту, через открытый космос переходил в ЛК. После расстыковки блок Д тормозил бόльшую часть скорости на орбите Луны и отделялся. А ЛК, уже при помощи собственной двигательной установки, должен был сесть на поверхность Луны. Ура! Первый советский человек на Луне!

Собрав образцы, сделав фотоснимки, установив на Луне научное оборудование, космонавт возвращался в ЛК и стартовал к «Союзу-ЛОК». После стыковки он вновь через космос переходил в «Союз-ЛОК» и... Но это в общих словах: в действительности всё было куда сложнее. До самой отмены программы Н1-Л3 предусматривалась также доставка запасного ЛК в район посадки и лунохода для перемещения между ЛК.

В теории схема выглядела красиво, но требовалась её основательная отработка, а вот с этим были определённые проблемы. В частности, штатный «Союз-ЛОК» был слишком тяжёлым, чтобы его можно было вывести одной из модификаций «семёрки». Требовался более лёгкий корабль на его базе, получивший наименование 7К-ОК. В определённом смысле это наш аналог «Джемини». Вот этот корабль и стал тем всемирно известным «Союзом», что после модификаций летает до сих пор.

Вы, конечно, заметили своеобразную акробатику с выполнением перехода из «Союза-ЛОК» в ЛК. Это была вынужденная мера, связанная как раз с недостаточной тяговооружённостью Н1.

Герметичный люк просто не укладывался по массе! Из-за явной экстремальности решения переход требовалось отработать в первую очередь. А потому ещё на этапе проектирования было утверждено, что первые пуски «Союзов» в том числе должны быть посвящены именно переходу...

Тем временем к 1965 году стало окончательно ясно, что в космосе мы начинаем отставать. Вскоре после полёта «Вохода-2» наступила пора «Джемини». Одна из самых блистательных и эффектных программ в истории. Шутка ли — десять пилотируемых полётов всего за полтора года, с конца марта 1965-го по ноябрь 1966-го. Причём какие это были полёты! Несколько выходов в открытый космос, сближение с мишенями и стыковка с последней ступенью ракеты, длительный полёт почти в две недели и отработка индивидуального ранца астронавта для передвижения в открытом космосе.

Всё это было чрезвычайно полезно, интересно и политически эффектно. Наши инженеры понимали, что США получают бесценный опыт, который у СССР появится очень нескоро, а партийные «политики» никак не могли взять в толк, как это всего за один год мы умудрились растерять весь приоритет. Дело осложнялось ещё и тем, что тогда достижения в космосе порой измерялись исключительно числом отправленных на орбиту космонавтов, и здесь двухместные «Джемини» легко набирали очки.

Ситуация, понятно, прогнозировалась ещё до 1965 года, и такое положение дел не нравилось очень многим в отрасли, вот только выход из него был весьма непрост.

Все понимали, что ранее 67-го пилотируемый «Союз» никак не стартует; между полётами образовывалась весьма приличная дыра. Отчасти пробел можно было заполнить дополнительными пусками «Восходов». Аппараты были не так совершенны, как «Джемини», но и на них можно было провести много интересных экспериментов. Одним из сторонников этого решения являлся помощник Главнокомандующего ВВС по космосу Николай Петрович Каманин. Королёв подержал эту инициативу, и в ОКБ-1 началась проработка полётных программ ещё четырёх «Восходов».

Впрочем, решение имело и отрицательные моменты. Самое главное — ресурсы. У ОКБ-1 просто недоставало сил для одновременной отработки «Восходов» и «Союзов» без нарушения графика. Это очевидно хотя бы по той простой причине, что конструкторы и разработчики у «Востоков»/«Восходов» и «Союза» были практически одни и те же. При реализации «Восходов» корабль «Союз» неминуемо был бы отодвинут ещё дальше, а затягивание с пуском «Союза» усложняло отработку всей системы для полёта на Луну. А ведь победить в гонке так хотелось!.. В общем, эти четыре «Восхода» так и не стартовали, хотя отработка полёта «Восхода-3» зашла очень далеко.

СМЕРТЬ КОРОЛЁВА: ПОСЛЕДСТВИЯ

В январе 1966 года в отрасли произошла настоящая трагедия. 14-го во время операции скончался Сергей Павлович Королёв. Один из тех, кто своей энергией практически вытащил человечество в космос. С именем которого связаны почти все достижения нашей космонавтики. День его смерти — один из переломных моментов в советской космической программе. По какому пути она пошла бы, если бы Главный Конструктор выжил, не может сказать никто...

Но работу нужно было продолжать, космос не ждал, лунная гонка набирала обороты. «Верха» намеревались назначить на место Королёва Г. А. Тюлина, тогда замруководителя Министерства общего машиностроения. Ничего плохого о нём сказать нельзя; возможно, это был бы лучший выбор, но дело обернулось иначе. Сотрудники ОКБ-1 и родственных организаций написали властям петицию, и главным сделали зама Сергея Павловича — Василия Павловича Мишина. Очень противоречивая фигура: отзывы об этом человеке в самых разнообразных источниках разнятся кардинально. Возможно, дело даже не в его личных качествах. Просто в то время, когда он руководил главным космическим КБ страны, мы проиграли в лунной гонке и потеряли экипажи двух «Союзов». Впрочем, даже не рассматривая этот провал и трагедии, можно точно сказать: как руководитель он был куда слабее Королёва. 1966-й вообще выдался очень сложным, его даже прозвали «смутным». И дело не только в смерти С. П. Королёва. Так, именно тогда началась глобальная реструктуризация оборонных предприятий — в частности, ОКБ-1 переименовали в ЦКБЭМ...

На создание «Союза 7К-ОК» №1 ушло три года. Он был доставлен в КИС (контрольно-испытательная станция) 12 мая 1966-го и... завис там на несколько месяцев.

Дело в том, что по правилам сначала следовало отработать все нюансы, что неминуемо всплывают при создании техники, на технологическом аппарате, но такое решение повлекло бы задержку пуска первого «Союза» почти на год. А мы и так слишком задержались на старте, чтобы позволить себе подобую роскошь. Поэтому на нём отрабатывали все конструкторские недочёты, проверяли правильность выбранных схем и т. д. А по результатам нововведений изменялась документация на следующие «Союзы». В результате на все испытания ушло 112 дней — против 30, что были прописаны для штатных кораблей. Но ведь и не год.

Естественно, «сырой» корабль показал себя сполна: 2 123 дефекта, для устранения которых нужны были 897 доработок. Потом, уже на космодроме, выявилось около трёх сотен дефектов. Но такова цена времени. Благо это был тестовый «Союз», и никто не требовал, чтобы в него посадили человека. Правда, отыграться решили в другом: запустить не один корабль, а сразу два! Такой расклад позволял проверить своеобразный козырь, имевшийся у нас и отсутствовавший у США. Систему автоматической стыковки. Это было действительно крупное достижение, и в случае успеха им можно было гордиться.

Словом, одновременно с 7К-ОК №1 стал готовиться 7К-ОК №2. Это авантюра, но на неё пошли сознательно, прекрасно понимая, как далеко наша программа вырвется вперёд, если полёт удастся. Более того, уже в сентябре в КИС пошли 7К-ОК №3 и №4. В случае успеха первой пары на них вполне могли полететь экипажи!

Между прочим, использование первого «Союза» в качестве технологического макета принесло свои плоды. На 7К-ОК №4 время отработки сократилось почти в три раза. Впрочем, оно всё равно пока превышало месяц, штатно прописанный для «Союзов».

ПЕРВЫЙ ПУСК!

Запуск 7К-ОК №2 назначили на 28 ноября 1966 года. Ровно через сутки в ту же плоскость должен был вылететь 7К-ОК №1. Если сразу после выхода второго корабля на орбиту он окажется в 20 км от первого (что было вполне вероятно), можно активировать «Иглу» (система автоматической стыковки), а после успешной стыковки — праздновать очень важную победу. Если же расстояние окажется больше, за следующие сутки аппараты вполне можно будет свести на требуемую дистанцию.

28 ноября всё начиналось хорошо. Корабль, наречённый «Космосом-133», без проблем вышел на орбиту. После этого на 7К-ОК №2 штатно раскрылись солнечные батареи и антенны «Иглы». Хороший знак!

Единственное, что насторожило, — странные колебания корабля. Но аппарат вышел из зоны видимости советских измерительных пунктов, и понять, что случилось, было нельзя. А на космодроме тем временем стали готовить 7К-ОК №1.

Гром, увы, грянул очень скоро — как раз после того, как корабль, облетев полпланеты, опять вошёл в зону действия НИПов (наземных измерительных пунктов). Выяснилось, что баки с топливом для причаливания и ориентации пусты! Как оказалось, при сборке перепутали полярность, и вместо отрицательной обратной связи образовалась положительная; корабль, пытаясь погасить колебания, только усиливал их. Это был удар. Машина не могла стыковаться. Запуск следующего 7К-ОК пришлось отменить.

Но неприятности на этом не закончились. Пустота в названных баках также означала, что корабль было нельзя штатно вернуть на Землю.

Хотя топливо, необходимое для тормозного импульса, имелось! Впрочем, на орбите он бы точно долго не остался: согласно прогнозу баллистиков, корабль должен был начать «зарываться» в атмосферу на третий день. За это время решили попробовать испытать как можно больше систем.

В частности, «Союз» имел ещё один дублирующий корректирующий двигатель. Но когда его запустили, выявилась сколь печальная, столь и занятная неполадка: машина выполняла команды с точностью до наоборот. Быстро выяснили, что проектанты корабля и двигателей по-разному понимали выражение «по часовой стрелке». Нарочно не придумаешь! Два мощных конструкторских коллектива допустили глупейшие, одинаковые ошибки.

Теперь осталось понять, что же с этим «Союзом» можно вообще сделать, чтобы посадить его на нашу территорию. А это было очень важно; на всех советских беспилотных кораблях имелась система аварийного подрыва объекта (АПО), состоящая из нескольких килограммов тротила. АПО, понятно, срабатывала при попадании советских кораблей в руки «потенциального противника»; «на её совести» уже были собачки с одного из «Востоков».

После двух безумно напряжённых дней удалось придумать, как использовать обе системы и компенсировать выявленные в них ошибки.

Требуемые команды удалось передать на «Союз». Расчёты были правильными, но, как оказалось, АПО решила иначе. Корабль был разорван в клочья, и поисковые отряды не смогли найти даже его следов... Так закончился полёт первого «Союза» под вторым номером.

ФАЛЬСТАРТ

Несмотря на полный провал миссии «Союза» №2, от идеи готовить «Союзы» №3 и №4 по программе пилотируемого полёта решили не отказываться.

А ещё оставался бывший испытательный «Союз» №1. Да, он не имел пары, то есть проверить режим автоматической стыковки не представлялось возможным, зато можно было отправить его в автономный полёт и посмотреть, как поведут себя системы. Пуск назначили на 14 декабря.

Старт проходил в полном согласии с циклограммой: 15-минутная готовность, протяжка, ключ на старт, дренаж, протяжка-2, пуск!

Увы, на одном из боковых блоков не сработал пирозапал. Автоматика, разобравшись в ситуации, тут же сбросила схему. Ракета осталась на старте. Теперь нужно было осторожно осмотреть двигатели и понять, что произошло. Под ракету выдвинули ферму обслуживания. В этом был определённая риск, но посчитали, что риск допустимый. Из бункера к ракете потянулись сотрудники ЦКБЭМ, включая главного конструктора Мишина...

Внезапно где-то сверху раздался хлопок, и вспыхнул ослепительный свет. Как потом оказалось, это активировалась система аварийного спасения (САС). Она подхватила спускаемый аппарат «Союза» №1 и потащила его на безопасную для успешной посадки высоту. Но это не всё. Там, где когда-то был корабль, вспыхнуло пламя: это двигатели САС воспламенили жидкость в трубопроводах системы регулирования. Ситуация была кошмарной, чем закончится пожар, понимали все. На стартовом столе стояла полностью заправленная ракета. Сотни тонн керосина и жидкого кислорода будто ждали, когда к ним поднесут спичку.

Люди убегали с площадки в меру своих физических возможностей. Повезло!

К моменту взрыва укрыться в бункерах успели все. Но, к несчастью, без жертв не обошлось. Погиб офицер: он, спрятавшийся от взрыва, попросту задохнулся в дыму.

Кстати, САС справилась со спасением корабля замечательно. «Союз» успешно вышел на необходимую высоту, а потом был посажен при помощи штатной парашютной системы. На нём даже сработали двигатели мягкой посадки. Если бы в корабле были космонавты, их жизни ничего не угрожало бы.

Вспомним-ка в этом месте интервью с анбээшником Уинслоу Пеком, утверждавшим, что незадолго до Комарова, до «Союза-1», был взрыв ракеты на старте. Правда, по его словам, тогда погибли два космонавта...

«ПОДВОДНЫЙ» «СОЮЗ»

Тестовые «Союзы» кончились. Но всем было ясно, что космонавтам нечего делать на следующем корабле. Как минимум нужен был ещё один тестовый пуск. Для него начали готовить 7К-ОК №3, старт которого назначили на 15 января 1967 года. А запуск пилотируемых «Союзов» — №4 и №5 — наметили на март.

К 15 января провести модификацию всех необходимых элементов, в первую очередь САС, не удалось. И график плавно поплыл вправо.

27 января из США пришло трагическое известие: ещё на Земле при подготовке к первому пилотируемому полёту погиб экипаж корабля «Аполлон-1». В огне канули астронавты Вирджил Гриссом (первый человек, совершивший два космических полёта), Эдвард Уайт и Роджер Чаффи. Ужасная смерть. В атмосфере чистого кислорода небольшой пожар мгновенно превратился во всепожирающее пламя. От первого сообщения с борта о появлении огня до момента, когда из лопнувшего аппарата повалил дым, прошло всего 13 секунд. Страшный удар по программе «Аполлон»...

Да, многие допускали, что смертей не избежать, но эта авария стала для всех шоком. Ведь экипаж погиб не в полёте, а здесь, на Земле, в метре от техников, во время совершенно штатной проверки систем. Трагедия ясно показала, что чувствовали и знали инженеры и астронавты: даже при безграничном финансировании случается так, что программа реализуется ценой надёжности систем и времени их отработки. В итоге пуск пилотируемого «Аполлона» перенесли на неопределённый срок, и у этого решения был ещё один момент: СССР получал определённую фору в лунной гонке. Это понимали и наши, и американцы.

Впрочем, на график пусков «Союза» заокеанская трагедия никак не повлияла. Подготовка беспилотного «Союза» №3 и пилотируемых №4 и №5 продолжалась.

«Союз» №3 отправился в космос 7 февраля 1967 года. Вскоре после выхода на орбиту он получил наименование «Космос-140». Поначалу казалось, что всё идёт нормально; команды на борт успешно проходили, тесты с СКДУ (сближающе-корректирующая двигательная установка) и ДКД (дублирующий корректирующий двигатель) не выявили ни малейших проблем.

Неприятности начались на четвёртом витке. В этот момент было решено провести «закрутку» корабля.

При этой операции аппарат сначала ориентируется таким образом, чтобы плоскость солнечных батарей была перпендикулярна солнечным лучам: при таком положении батареи выдают максимальный ток. Затем корабль сознательно закручивают вокруг оси, направленной на Солнце. Это обеспечивает стабилизацию аппарата относительно внешних возмущений; после закрутки при каждом выходе корабля из тени солнечные батареи всякий раз начинают подзаряжать аккумуляторы, и электрический голод «Союзу» уже не грозит.

Увы, закрутка не состоялась. Звёздная ориентация сорвалась, и корабль ушёл на «глухие» витки с питанием только от внутренних аккумуляторов.

В течение нескольких часов ничего сделать было нельзя. Вскоре после появления «Союза» в пределах радиовидимости ЦУП в срочном порядке провёл операцию под подъёму орбиты. Это было очень важно, так как корабль мог нештатно «зарыться» в атмосферу над любой точкой земного шара, а такое поведение точно не понравилось бы системе аварийного подрыва объекта. Терять ещё один аппарат никому не хотелось.

Подъём орбиты удался, и теперь нужно было думать, как вернуть корабль в СССР.

Вообще, с солнечно-звёздным датчиком творилось что-то на редкость непонятное. Он сбоил не только при попытке навести на звезды, он не видел даже Солнца!

Тем не менее безо всякой подзарядки корабль летал уже почти двое суток, что тоже было несколько странно: никто не ожидал подобной живучести от аккумуляторов. Как оказалось, энергетики специально предусмотрели такие запасы, причём нигде их не отразили. Но и этого могло хватить только на ближайшие сутки. Ситуация усложнялась ещё и тем, что из-за отказа датчика для посадки можно будет воспользоваться лишь ионной ориентацией. А это была весьма новая и капризная система.

Но в тот раз она сработала без вопросов (вспомните о ней, когда полетит Комаров). Корабль успешно возвращался на Землю.

Поисковые команды прибыли в первоначально рассчитанный район... и ничего там не нашли! Корабль пропал! Вновь сработал АПО, и «Союз» развалился в воздухе? Нет, на пределе слышимости можно было различить работу его маячка. То есть он всё-таки сел, но где? Судя по всему, отклонение составило сотни километров, и на этих сотнях км предстояло искать маленький спускаемый аппарат.

Его обнаружила не штатная поисковая служба, а самолёты местной войсковой части. Аппарат приземлился на лёд... Аральского моря.

В 500 км от расчётной точки! Вскоре поисковики получили сообщение: «Лёд пробит, объект видно, люк открыт, людей не видно, цвет парашютов — красный с белыми полосами, рядом — небольшой белый парашют».

Нашли! Но когда поисковые вертолёты долетели до места посадки, никакого спускаемого аппарата они не увидели. Зато заметили дыру во льду, в которую уходили парашютные стропы. Утонул... К счастью, в этом месте море не слишком глубокое. Собственно, это было ЧП. Несмотря на то что посадка на воду считалась одной из штатных операций «Союзов» (именно так могли приземляться аппараты после возращения с Луны), спускаемый аппарат не должен был тонуть ни при каких условиях. Почему же это произошло?

Не забудем и о системе АПО: никому из поисковиков не улыбалось, если вода замкнёт контакты и всё подорвётся.

Наконец, выяснилось, что лёд был не очень толстым, а потому руководство не разрешило высадку на него: сначала нужно было проверить проходимость.

После небольших расчётов выяснилось, что поднять аппарат сможет только вертолёт Ми-6. Вытаскивать «подводный» корабль за стропы парашюта разработчики запретили, поэтому нужно было зацепиться за узел, в котором сходились две силовые стеньги. Получалось, что без водолазов никак не обойтись. Но имелись и проблемы: всё подводное хозяйство Арала находилось в руках двух специалистов, один из которых был в отъезде, а второй слёг с сердечным приступом. Поэтому пришлось посылать запрос в Москву.

Обнаружилось также, что сбрасываемый теплозащитный экран разбился, а обломки ушли под лёд. Удалось собрать лишь небольшую их часть, оставшуюся на поверхности.

Подъём аппарата начался только через четверо суток после посадки; вырвать его из подлёдного плена удалось со второй попытки. Но и после этого космический путешественник доставил немало неприятных минут. К примеру, на подцепке он превратился в гигантский маятник, и вертолётчикам пришлось изрядно попотеть... На берегу специалисты осторожно достали из «утопленника» блок АПО и осмотрели его. Оказалось, что система сработала штатно, и взрыватели были надёжно заблокированы. Тем не менее АПО немедленно увезли за несколько километров и подорвали.

Наконец-то можно было отправлять спускаемый аппарат в Москву. Только там есть возможность выяснить, почему он затонул.

Анализ телеметрии бортовых самописцев и изучение остатков теплозащитного щита выявили пренеприятный факт: теплозащита корабля при спуске не выдержала и прогорела! Один из самых катастрофических отказов из возможных. Если бы в этом «Союзе» находился космонавт, он бы неминуемо погиб, даже находясь в скафандре. При этом, напомним, никаких скафандров в то время на наших аппаратах не предусматривалось.

Потому-то и затонул севший в Арал «Союз»: прогар был сквозным (об этом говорит Андриян Николаев в одном из видеоматериалов, представленных здесь: см. видео №2, с 6:20)...

По горячим следам быстро выяснили первопричину прогара. Он произошёл из-за нарушения теплозащиты при установке технологической заглушки. Это был настоящий урок. Не одни лишь конструктивные недостатки могли привести к провалу, но и общая культура производства. Да вот только тогда на это не очень-то обратили внимание.

А следующая пара «Союзов» при любом раскладе должна была лететь с экипажами...

Возможно, далеко не последнюю роль в этом, мягко говоря, смелом решении сыграло и то, что 4 февраля 1967 года вышло постановление ЦК КПСС и Совмина, в котором полёт на Луну был объявлен «работой особой государственной важности». Наконец-то. Как говорится, не прошло и шести лет...

Программа полёта выглядела так. Первым стартует 7К-ОК №4 («Союз-1»), пилотировать который предстояло Владимиру Комарову. Его дублёром назначили Юрия Гагарина. Через сутки к кораблю присоединяется 7К-ОК №5 («Союз-2») в составе Валерия Быковского (командир), Евгения Хрунова и Алексея Елисеева. Их дублёрами были Андриян Николаев,Виктор Горбатко и Валерий Кубасов.

После стыковки Хрунов и Елисеев должны были перейти через открытый космос в корабль Комарова и вместе с ним вернуться на землю. Достойный ответ «Джемини»! И важный шаг на пути к Луне.

Но до их запуска состоялся ещё один старт: 10 марта в космос ушёл первый упрощённый лунный «Союз». Возращение в программе его полёта не предусматривалось, лишь отработка разгона до второй космической скорости. С чем аппарат успешно справился. Он до сих пор летает там, на вечной орбите вокруг Солнца...

НЕСКОЛЬКО СЛОВ ПЕРЕД СТАРТОМ

Они необходимы. Во-первых, надо понять, почему всё-таки решили запускать корабль с космонавтом. Разве никто не понимал, что «Союз» далёк от полной готовности? А может, правы те, кто утверждал, что Комарова едва ли не силой затолкнули в корабль? Вернее, даже так: до сих пор появляются разнообразные публикации, утверждающие, что Владимир Михайлович «предчувствовал свою смерть», был уверен, что ему не вернуться. Впрочем, может быть, так всё и было, но в полёт он точно отправлялся по своей воле.

У всех этих текстов есть один общий изъян: их авторы слабо представляют, какими в те годы были отношения между инженерами и космонавтами, а также отношение к самой космической технике и к методологии её проектирования.

Так вот, СССР и США подходили к созданию космической техники с совершенно разных позиций. В Штатах, условно говоря, всю аппаратуру рассчитывали из условия, что в контур управления будет обязательно включён человек. На людей полагались как на самые надёжные и эффективные элементы управления и по умолчанию передавали им основные функции по контролю корабля, порой совершенно не заботясь об электронном аналоге. При таком подходе аппарат, находясь в беспилотном режиме, мог совершать полёт лишь при весьма и весьма урезанных возможностях. В этом был определённый минус: всё испытать во время таких стартов нельзя. Но и плюсов было предостаточно. Как показывала практика, всё это резко увеличивало надёжность системы в целом, так как подавляющую часть нештатных отказов оборудования мог побороть человек на борту корабля. Очевидно, что при этом основное внимание нужно было уделять отработке жизненно важных для космонавта систем; с отказом всего остального вполне мог справиться и человек. Да и отработка подобной схемы проходила быстрее. Так, у США точно не было никаких проблем ни с созданием, ни с внедрением системы автоматической стыковки. Просто её не было вообще.

Отчасти эта философия объяснялась тем, что космические корабли в США проектировали авиастроители, перенёсшие на космическую технику привычные им методики; отчасти — тем, что, к примеру, при создании первого американского корабля «Меркурий» у конструкторов были такие маленькие запасы по массе, что поставить автоматику на все элементы просто не получалось. Такой корабль нечем было выводить.

Кроме того, основная отработка всех систем проводилась либо на Земле, либо в штатном полёте при минимизации беспилотных пусков. В этом смысле более чем показательна история с созданием шаттла. Если помните, первый же полёт «Колумбии» был пилотируемым!

В СССР разработка велась по совершенно иному принципу. У нас пытались зарезервировать всё и вся, причём порой до такой степени, что возникал вопрос, зачем вообще на этом аппарате экипаж.

Бытует грустная шутка, приписываемая Гагарину: «До сих пор не могу понять, кто я — первый человек или последняя собака?» И она, увы, имеет под собой все основания, поскольку изначально его даже к управлению не допустили: на пульте был кодовый замок с весьма хитро запрятанным кодом...

И вообще, уровень предосторожности во время первых полётов был запредельным. Например, мало кто знает, что сначала к выходу в открытый космос готовили не человека, а собачку. Под неё даже специальный скафандр спроектировали и модифицировали космический корабль.

Или вот ещё: уже на этапе проектирования лунного корабля конструкторы долго пытались придумать различные крюки, лебёдки, чтобы иметь возможность затащить обратно в аппарат космонавта, если вдруг на Луне с ним что-нибудь произойдет.

Легко догадаться, что всё это, быть может, и увеличивало надёжность, но вот с точки зрения времени создания систем...

А США уже не давали расслабиться, и нужно было решать, отдавать ли американцам инициативу или менять подход. Тем более что перед глазами стоял живой пример — не раз упоминавшийся здесь «Джемини», который до первого пилотируемого пуска совершил всего два полёта, один из которых — по суборбитальной траектории. А все нештатные ситуации, впоследствии возникавшие на борту, успешно компенсировались экипажем.

Любопытно, что в первую очередь такая позиция продвигалась самими космонавтами. Причём как до трагедии с Комаровым, так и после. Через полтора года после описываемых событий, во время тестовых пусков лунных «Союзов», космонавты написали на самый верх письмо, в котором просили прекратить эту чёртову отработку кораблей и запустить наконец экипаж. Дело усложнялось ещё и чисто человеческим фактором: появилось слишком много космонавтов, которые были таковыми только на бумаге. А в космос хотелось всем.

К тому же все испытательные запуски «Союзов», казалось бы, лишь подтверждали американский подход. Действительно, если бы тот же «Космос-133» пилотировался, то космонавт попросту не допустил бы перерасхода топлива для ориентации и стыковки, а нарушение полярности не помешало бы ему сориентировать аппарат; ну а в остальных системах ошибок как будто не было: к примеру, при срабатывании САС людям точно ничего не угрожало. Наконец, при полёте «Космоса-140» пилот даже не заметил бы, что датчик ориентации сбоит, потому что он всё сделал бы сам.

Б. Е. Черток, заместитель С. П. Королёва, вспоминает, что именно на этот момент обратил его внимание Гагарин, когда инженеры бились с отказавшими датчиками, пытаясь сориентировать корабль. И признаёт, что тогда ему нечего было возразить.

Конечно, в том же полёте обнаружилась смертельная неполадка, связанная с теплозащитным экраном, но как раз благодаря этому старту её и выявили — а значит, больше таких проблем быть не могло (не такие уж плохие были у нас инженеры, да и теплозащите на следующих «Союзах» уделялось повышенное внимание).

Кстати, об инженерах. Злые языки поговаривали, что космонавты для них являлись чуть ли не подопытными свинками, что они отправляли их в космос, прекрасно понимая, насколько «сырым» был корабль. Разумеется, это не так. Конструкторы тоже мечтали о полётах. И, конечно же, на той технике, которую сами проектировали. И ведь многие добились своего. В 1965 году был сформирован гражданский отряд испытателей ОКБ-1.

А ещё в те времена спорили о том, кто же должен летать в космос: лётчики, обладатели профессии, наиболее близкой к космонавтике, или инженеры и учёные, хорошо знающие корабль и понимающие, с какой целью их отправили на орбиту.

Собственно, результат этих внутренних противоречий хорошо виден как раз на примере программы полёта «Союза-1» и «Союза-2». Ведь в экипаж второго корабля входил Алексей Елисеев, принимавший непосредственное участие в разработке «Союза». Именно он занимался проектированием системы управления и на себе испытал перегрузки вплоть до 18 единиц. Просто чтобы понять, как сильно нарушается при этом восприятие и посредством чего лучше всего обеспечивать сигнализацию во время нештатных ситуаций.

Критерии выбора остальных членов экипажей тоже были понятны. Командирами и их дублёрами становились наиболее опытные на тот момент космонавты, имевшие за плечами по одному реальному полёту.

Правда, в этом ряду несколько отдельно стоит Гагарин...

Зачисление космонавта №1 в экипаж «Союза-1» (напомним, дублёром) произошло благодаря его напору. Ведь после исторического полёта он превратился в святыню; высшее руководство понимало, насколько он важен для политического престижа, а потому всячески его оберегало. А он хотел летать! К тому времени изо всех побывавших на орбите космонавтов у него был наименьший опыт. Всего один виток, какие-то 105 минут, хотя они, конечно, и потрясли мир. Слишком мало даже для того, чтобы просто почувствовать, что такое космос...

Впрочем, поговаривали, что назначение его дублером было номинальным. Мол, он всё равно не полетел бы, даже если б перед стартом понадобилось заменить Комарова. Вместо Гагарина стартовал бы Николаев, дублёр с «Союза-2»... Может, так оно и было? Но до тех пор, пока все документы той эпохи не рассекречены, об этом можно только гадать.

ПОЛЁТ

Когда смотришь кинохронику, кажется, что происходит что-то грандиозное. Видимо, этому способствует ночное время старта. Ракета, чьи контуры лишь очерчиваются лучами прожекторов. Комаров, угадывающийся где-то на самой вершине «Союза». Одет несколько непривычно: теплый полуспортивный костюм, никакого скафандра. Это, кстати, очередной технический компромисс. В тогдашний «Союз» можно было поместить либо двоих в скафандрах, либо троих без. Даже на «Союзе-2» скафандры предназначались только для выхода. Это решение принял ещё Королёв, оно касалось «Восхода», с тех пор и повелось.

Ночной пуск, к слову, — тоже не прихоть. Лишь при старте в это время суток можно было обеспечить стыковку с «Союзом-2» на дневной стороне Земли, причём над территорией СССР — дабы обеспечить контроль над происходящим с земли.

Немного об особенностях обеспечения связи с кораблями. Функционально в систему наземных измерительных пунктов, НИП, входили три структуры: на космодроме (ныне — Казахстан), в Центре дальней космической связи под Евпаторией (ныне — Украина) и в Москве. У каждого были определённые особенности. Так, евпаторийский НИП имел более совершенное радиотехническое оборудование; Москва располагала баллистическими центрами, оснащёнными ЭВМ; на Байконуре принимала решения государственная комиссия. Связь между ними и остальными НИПами осуществлялась через узел Генштаба в Москве. Кроме наземных пунктов, в море давно вышли и уже заняли свои места корабли морского космического флота. Только с них можно было отследить многие ключевые элементы полёта вроде включения тормозного двигателя при посадке.

Но центральным узлом связи выбрали Евпаторию. Именно туда должна была стекаться вся информация. Здесь же размещалась главная оперативная группа управления (ГОГУ), почти в полном составе прибывшая на место за сутки до старта.

Последним, кто видел Комарова, был Гагарин, член ГОГУ. Он оставался на верхней ферме до самого закрытия люка корабля, а после выведения «Союза» на орбиту вылетел в Евпаторию.

Ярослав Голованов вспоминал, что он опросил потом многих людей, и никто из них, конечно, не думал, что это их последняя встреча с Комаровым...

Ракета отработала без замечаний. Первый пилотируемый «Союз» — на орбите! У Земли были сутки на анализ его работы, за это же время нужно было решить, запускать ли «Союз-2».

Сразу после выведения удалось получить телеметрию с корабля, из которой следовало, что сложилась весьма неприятная ситуация: не раскрылась одна из солнечных батарей.

Это было плохо. По сути, это означало, что, даже если Комарову удастся провести закрутку на Солнце, ток будет только половинным от нормы. И при этом, к сожалению, не было никаких свидетельств того, что закрутка удастся. Нераскрытая солнечная батарея нарушает центровку всего корабля. А без закрутки у «Союза», считай, нет никаких солнечных батарей — а значит, корабль питается только от встроенных аккумуляторов, и, когда они сядут, «умрут» все системы. Сойдут на нет средства жизнеобеспечения и терморегуляции, нельзя будет включить тормозной двигатель... То есть вернуться домой не получится.

Но проверить эту тревожную информацию тогда не успели: корабль ушёл за радиогоризонт. Оставалось дождаться, когда «Союз» сделает половину витка вокруг Земли и войдёт в зону действия Евпатории. И тогда о проблемах можно будет расспросить самого космонавта.

Увы, всё подтвердилось. В начале второго витка, когда «Союз-1» «вышел» на Евпаторию, Комаров сказал то, во что не хотелось верить. Но это было ещё не всё.

Один отказ тянул за собой другие: нераскрывшаяся батарея не дала развернуться антеннам телеметрической системы; не работала КВ-связь; общаться с Комаровым можно было только в УКВ-диапазоне, что означало резкое уменьшение дальности возможной радиосвязи. И ещё. Как и в предыдущем полёте, отказал солнечно-звёздный датчик. То есть ориентировать корабль мог только пилот.

Он и попробовал это сделать. И корабль послушался человека; сориентировать оставшуюся батарею на Солнце не было проблемой, но при этом асимметрия «Союза» не позволяла провести закрутку! Вручную держать ориентацию на Солнце тоже было нельзя. Это означало очень большой расход топлива из системы ориентации. Всё, на что можно было надеяться, — это запас в аккумуляторных батареях.

При всём том оставался вопрос. Запускать «Союз-2» или нет? ГОГУ в Евпатории склонялась к тому, что отказы критичны и корабль должен остаться на Земле. Госкомиссия на космодроме придерживалась другого мнения. Вспоминает Алексей Елисеев.

«Первый вопрос был: хватит ли электроэнергии, чтобы выполнять программу? Считали, проверяли фактическую мощность открытой батареи, строили прогнозы работы системы в случаях, если возникнут другие отказы, и пришли к выводу, что можно выполнять намеченный план. Второй вопрос был связан с управляемостью корабля, который приобрёл несимметричную форму. И здесь результаты анализа показывали, что нет препятствий для запуска второго корабля (он уже вместе с ракетой находился на стартовой позиции).

На эти обсуждения ушло много времени. И почти всё это время руководство совещалось по поводу того, что дальше делать. Мы бродили по коридорам испытательного корпуса в ожидании решения. Часов в девять вечера нас увидел там Василий Павлович Мишин. Удивлённый, он бросился к нам со словами: «А вы что здесь делаете? Идите немедленно спать! Утром старт!» Мы заспешили в гостиницу и сразу легли. Оставалось несколько часов до подъёма...»

И ведь если бы их запустили... Чёрт возьми, сколь эффектным был бы поначалу их полёт! Ведь отказы напрямую не влияли на возможность стыковки, а Елисееву и Хрунову после выхода в космос ничего ни стоило вернуть работоспособность солнечной батарее «Союза-1».

Как показало дальнейшее расследование, это был практически случайный отказ, с очень небольшими шансами проявиться в дальнейшем. Солнечная батарея зацепилась за маты экранно-вакуумной теплоизоляции. Освободить её космонавтам не составило бы никакого труда. Развернув солнечную батарею, можно было провести закрутку на Солнце, энергетика восстановилось бы в полном объёме, и спешить с посадкой не было бы никакого смысла.

Со стороны (вернее, из сегодняшнего дня, да и то при известном отстранении) всё это выглядит очень... увлекательно, как нечто придуманное умелым НФ-писателем: космический корабль терпит катастрофу, скоро кончится электроэнергия, и космонавт не сможет вернуться обратно. Но тут ему на помощь вылетает новый корабль. Аппараты стыкуются, вновь прибывшие выходят в открытый космос, успешно исправляют неполадки на терпящем бедствие корабле, после чего решают вместе вернуться на Землю...

Экипаж «Союза-2» спас президент Академии наук Мстислав Келдыш. Именно он настоял на том, что второй пуск необходимо отменить, а Комарова — сажать. Идея не нравилась многим, но он смог её продавить. Как полноправный член госкомиссии он имел на это право.

Пока Байконур решал всё это, в Евпаторию прилетел Гагарин. Крайне вымотанный, он пробовал спать в самолёте, но не помогло. Теперь вся ГОГУ была в сборе, и именно Гагарин общался с Комаровым на последних витках.

Посадить... Это было легче сказать, чем сделать. Корабль мог приземлиться на территории СССР только на трёх утренних витках. И в этом была главная проблема.

На приведённой ниже схеме показаны условия по освещённости, при которых нужно было отработать тормозной импульс. Причём сделать это следовало предельно точно, импульс должен быть направлен строго против движения, небольшое отклонение могло привести к серьёзным проблемам.

И здесь начинались неприятности. Отказ солнечно-звёздного датчика поставил крест на попытках посадить корабль с его помощью. Комаров легко мог сориентировать аппарат днём, когда он видел бег Земли, но ночью с этим были очень большие трудности. Космонавт превосходно понимал особенности управления «Союза» и специально попробовал провести пробную ориентацию по ночной стороне, и тогда же стало ясно, что это весьма проблематично. Оставалась ионная система ориентации. Но она помогла бы на ночной или дневной стороне витка, а при прохождении недалеко оттерминатора часто давала сбой. Сказывались ионные ямы в атмосфере, явление новое и неисследованное. Да и сама ионная ориентация была новой и пока ещё «сырой» системой (её автор, к слову, — Борис Раушенбах).

Решать, что делать, нужно было быстро: наступала пора витков, во время которых можно посадить корабль. Если бы спуск на них не удался, следующего удобного случая пришлось бы ждать целые сутки. И садиться на «неприкосновенном запасе» аккумуляторных батарей, хотя была вероятность, что батареи выработаются раньше.

Впрочем, нельзя сказать, что ситуация была совсем уж никудышней. Но и альтернатива выглядела весьма специфично. Комаров мог легко сориентироваться на дневной стороне Земли, вот только где бы он при этом приземлился... Лучшими вариантами были бы Америка с Австралией. По понятным причинам, доводить до такого никто не хотел, и пока нужно было попробовать сесть в СССР. В сложившейся ситуации ионная ориентация, казалось, была самым надёжным вариантом, и на «Союз-1» передали указания попробовать провести посадку с её помощью.

Абсолютно все решения Комарову пришлось принимать самому. И это тоже было проблемой. Тормозной импульс происходил над Гвинейским заливом, и дежуривший там корабль слежения «Долинск» лишь наблюдал за ситуацией: сделать что-либо в это время Земля не могла. Собственно, даже понять, удался ли тормозной импульс, можно было только после анализа траектории «Союза». Если бы всё прошло удачно, корабль двигался бы на посадку, и ЦУПу удалось бы провести с ним небольшой сеанс связи до разделения отсеков.

Но не сложилось. На этом витке ионная ориентация дала сбой, и автоматика запретила запуск двигателя. Иначе говоря, предстояло срочно искать новое решение.

И его нашли — в страшной спешке, при мозговом штурме. О том, что это был экспромт, говорит хотя бы то, что на Земле космонавты ничего подобного не отрабатывали.

Вот что предложили Комарову: нужно сориентировать корабль ещё на солнечной стороне, затем передать управление гироскопам, чтобы ориентация не потерялась, а незадолго до выхода из тени, если это будет возможно, провести корректировку.

Комаров задачу понял прекрасно и успешно её выполнил. «Союз» произвёл торможение точно над расчётной точкой. Вскоре после этого космонавт вышел на связь с кораблём наблюдения в Средиземном море. Именно этот сеанс считается последним (см. подкаст, первое включение Комарова: 78 мин 20 с — после слов «Комаров сказал то, во что не хотелось верить...» Второе включение: 86 мин 30 с — после слов «...именно этот сеанс считается последним»). Голос у Комарова бодрый, но, по понятым причинам, усталый. Он отрапортовал о тормозном импульсе с использованием «лунной ориентации», занял среднее кресло и ждёт, когда под действием тепловых датчиков произойдёт разделение спускаемого и агрегатного отсеков.

Последние слова: «Передайте всем... [помехи] произошло разделение...» Всё, он возвращался на Землю!

Характерно упоминание «лунной ориентации»; это могло означать только одно: гироскопы всё-таки увели корабль от требуемого положения, но пилоту удалось сориентировать его, используя для этого Луну!

Факт тем более примечательный, что в ГОГУ такой вариант даже не рассматривался.

Незадолго до входа в атмосферу случилась очередная неприятность — казалось бы, мелкая, но с тяжёлыми последствиями. Из-за нераскрывшейся батареи произошло небольшое возмущение на спускаемый аппарат, и он слегка отклонился от курса. Всего на несколько градусов. Автоматика это поняла и сформировала команду «Авария-2».

В отличие от «Востоков» и «Восходов», «Союз» проектировался с возможностью совершения управляемого спуска в атмосфере. Это очень сильно пригодилось бы при возвращении с Луны. Ради этого выбрали специальную форму спускаемого аппарата, а также установили двигатели ориентации, работающие на высококонцентрированной перекиси водорода. Управляемый полёт позволял, в частности, серьёзно сократить перегрузки при посадке. Но при этом баллистический спуск, подобный спуску тех же «Востоков», всё равно оставался штатным, и в переходе на этот режим не было ничего экстремального. Упомянутая команда «Авария-2» как раз вводила запрет на управляемый спуск. Повторим, это не было аварией в прямом смысле слова. Даже сейчас «Союзы» порой «сваливаются» на баллистический спуск. Комаров всё это знал. Ему было не привыкать, ведь «Восход-1», на котором он летал в первый раз, вообще не имел никакой системы управления спуском. Тогда казалось, что это не очень важно...

Итак, приборно-агрегатный отсек отделился. Спускаемый аппарат прошёл плазму и плотные слои атмосферы. Сошли на нет перегрузки. Высота всё ниже и ниже, сейчас сработает парашютная система. Слышен хлопок — это отстрелилась крышка, и толчок — вышел тормозной парашют, сейчас он вытянет основной...

Нет, не вытянул.

...И всё-таки, мог ли Комаров, поняв, что погибает, высказаться в эфир «по полной программе», помянув партию, правительство и бога-душу-мать, о чём продолжают и продолжают писать? Но есть и встречный вопрос: а так ли это важно? Впрочем, в любом случае ответить будет очень не просто. Для начала расскажем, как происходит посадка «Союза».

После разделения отсеков связь с кораблём может осуществляться только при помощи щелевой УКВ-антенны. Прохождение радиоволн — штука капризная, и иногда связь оставалась устойчивой вплоть до входа в плотные слои атмосферы, но обычно сеансы качеством не блистали. Кроме того, надо помнить, что из-за особенностей распространения УКВ связь может осуществляться только в пределах прямой видимости.

После прохождения плазмы связь возможна только через щелевую антенну, вплоть до высоты в 10 км. Именно здесь вступает в дело парашютная система. После отстрела крышки в ход сначала идёт вытяжной парашют; после его наполнения, на высоте примерно 7,5 км, он вытягивает основной. На этом же этапе происходят изменения в способе связи. При отстреле крышки основного парашюта щелевая антенна автоматически переходит в режим маяка. А связь отдаётся на откуп КВ-передатчикам, антенны которых находятся в стропах основного парашюта. В случае неполадок с основной парашютной системой применяется запасная: она гораздо меньше по размерам и легче, но тоже способна обеспечить безопасный спуск.

Корабль летит на парашютах почти до самой Земли. Когда до приземления остаётся метр, по команде с гамма-высотомера происходит срабатывание двигателей мягкой посадки. Тут связь вновь переключается на щелевую антенну, а ещё выдвигается комбинированная антенна КВ/УКВ-диапазона.

Катастрофа «Союза-1» произошла при выходе основного парашюта. Вытяжной просто не смог его вытянуть! Автоматика разобралась с ситуацией и ввела в действие запасной, и он успешно вышел, но обернулся вокруг вытяжного и сложился. Как потом оказалось, никто всерьёз не занимался изучением одновременной работы этих парашютов...

Скорость столкновения корабля с зёмлей превышала все допустимые нормы («Касание произошло на скорости порядка 80 метров в секунду», — говорит К. П. Феоктистов в картине The Red Stuff, отрывки из которой вы посмотрите ниже). Именно тогда погиб Комаров, но это было только начало. От удара воспламенились баки с перекисью водорода, ведь из-за сработавшей команды «Авария-2» они были полны. Высококонцентрированная перекись — страшная штука, и перед экипажами поисковых самолётов и вертолётов предстала жуткая картина. Вот вспоминания участников тех событий.

«В шесть часов утра вся поисково-спасательная служба была приведена в готовность №1. Поднялись в воздух поисковые вертолёты и самолёты. Вскоре наш вертолёт с оперативно-технической группой в полном составе на борту вышел в район предполагаемой посадки спускаемого аппарата (СА) «Союз-1».

Командир одного из поисковых самолетов АН-12 сообщил командиру вертолёта о том, что видит в воздухе «Союз-1». Моментально все места у иллюминаторов были заняты членами группы. Но увидеть в воздухе снижающийся СА не удалось. Командир вертолёта начал энергичное снижение. Затем последовал резкий разворот вертолёта вправо, и многие члены группы увидели приземлившийся посреди зелёного поля СА. Он лежал на боку, рядом был виден парашют. И сразу же сработали двигатели мягкой посадки корабля. Это встревожило специалистов, находившихся на борту вертолёта, так как двигатели должны были включиться перед посадкой СА, у самой земли.

Вертолёт приземлился в 70–100 метрах от СА, над которым стояло облако чёрного дыма. Все ринулись к аппарату.

И только подбежав к нему, поняли, что помощь космонавту уже не нужна. Внутри аппарата разрастался пожар. Со стороны двигателей мягкой посадки, в нижней части СА, прогорело дно, и струйки раскалённого жидкого металла вытекали на землю.

Группа спасателей немедленно приступила к тушению пожара. Пенные огнетушители не помогли, пришлось забрасывать землёй. За время тушения произошло полное разрушение аппарата, и это место приняло вид земляного холмика, под вершиной которого лежала крышка люка-лаза.»

Собственно, ни в одном современном документе нет упоминаний о том, что спасателям удалось услышать Комарова. А существовала ли вообще такая возможность?

Если внимательно изучить циклограмму посадки, видно, что здесь не помогли бы ни щелевая антенна, ни антенны в стропах основного парашюта. Первая уже успела переключиться в режим маяка, а основной парашют так и не вышел. Но поставить окончательную точку в этом расследовании, к сожалению, нельзя. Ибо остаётся открытым вопрос, были ли антенны в стропах запасного парашюта. На современном «Союзе-ТМА» они есть, но при этом существует информация (увы, из не очень достоверного источника), что их поставили туда только после полёта Комарова.

Всё ещё больше запуталось с появлением воспоминаний Б. А. Покровского, заместителя начальника Контрольно-измерительного комплекса космодрома Байконур. В его книге «Космос начинается на Земле» есть такой момент.

Помню, через несколько дней после гибели Комарова меня вызвал генерал А. Г. Карась, сказав по телефону, чтобы я распорядился принести к нему в кабинет магнитофон. Оказалось, что из Министерства иностранных дел СССР ему передали плёнку, полученную по «дипломатическим каналам» из ФРГ. Помня, что я немного знал немецкий, Андрей Григорьевич пригласил меня прослушать плёнку, на которую немецкие специалисты записали по радио несколько минут информации с борта «Союза-1». Комментарий специалистов к этой записи шёл, разумеется, на немецком. По коротким фразам Комарова можно было сделать вывод, что он чем-то обеспокоен, а потом сквозь радиошумы послышалось слово «погибаю». Но о парашютной системе не было сказано ни слова. Речь шла о повышении температуры внутри корабля. Запись была сделана, видимо, на одном из заключительных витков, если не на последнем. Немецкий комментарий особого интереса не представлял. Правда, в нём содержался намёк на неполадки «в советском космическом аппарате, последствия которых трудно предсказать»...

Действительно, что это значит? Всё осложняется тем, что упомянутая запись так и не была опубликована. Судя по реакции Покровского, она стала для него откровением. Значит, ничего подобного во время сеансов связи он не слышал. Но когда это записали?

Может, каким-то чудом перехватили эфир при прохождении «Союзом» плотных слоёв атмосферы? Но это почти невероятно. Да, порой прохождение волн вытворяет очень странные штуки, однако успешная связь «во время плазмы»?.. Такого за все годы космонавтики не было. Кроме того, почему никто больше не перехватил эту передачу? В той же Германии этим активно занимались радиолюбители, которым удалось записать один сеанс с «Союза-1», и он опубликован, но интереса не представляет (обычная агитка, к тому же явно сделанная на земле).

В общем, понять, что было на той немецкой плёнке, пока нельзя. Вот если бы её можно было услышать, при этом зная условия приёма... Но ясно и то, что к гибели Комарова она отношения не имеет, так как погубил его вовсе не перегрев.

И опять повторю: почему все любят упоминать исключительно ту версию, в которой опытный космонавт в последние минуты якобы потерял выдержку и запаниковал? Да, это возможно, но почему бы не рассмотреть другие варианты? Ведь всё равно опираться не на что.

К примеру, вот что вспоминает о своей тяжелейшей посадке на «Союзе-5» лётчик-космонавт Борис Волынов.

В его полёте произошло более чем серьёзное ЧП. Бытовой отсек отказался отделиться по команде и вместе со спускаемым аппаратом вошёл в атмосферу; ошибка при входе составила 180 градусов, а перегрузки превысили норму даже для баллистического спуска. «Союз» выдержал, но, образно говоря, прошёл по краю.

Я летел кувырком... с высоты орбиты и вращался «голова-ноги»... Всё горело вокруг, видел струи, запах гари, бушующий гул за иллюминатором. Эмоций было предостаточно...

Думал, что что-то будет на магнитофоне, о чём я размышлял. Оказывается, всё было только в моей голове, ни одного нецензурного слова, но тем не менее выжил. Корабль вращался по крену очень здорово, спускаемый аппарат — 2,5 тонны, и когда раскрылся парашют, стропы стали закручиваться, вращение не прекратилось... Я понял, что сейчас стропы закружатся, и купол сложится и как платочек до земли... Но до конца купол не сложился... замедлил движение и остановился рывком и начал раскручиваться в обратную сторону. Думаю: «Слава богу... купол уже больше не сложится». Я вращался в одну и в другую сторону до самой земли, а это значит, менялась вертикальная скорость... А потом о мёрзлую землю. Это был январь, 200 км от Кустаная, жилья никакого, ни деревни, ничего, и о мёрзлую землю! Сели «мягко», причём настолько, что кое-какие осколки полетели с приборной доски, магнитофон мой, стационарно закреплённый, вырвало-срезало, он улетел мимо моих колен и ударился в днище очень сильно...

Видите, даже в абсолютно экстремальной ситуации человек сохранил самоконтроль. Более того, даже такая посадка, лишившая его половины челюсти, не отбила у Бориса Валентиновича желания летать. В 1976 году он ещё раз отправится в космос — в первую экспедицию на орбитальную станцию «Салют-5».

Какая разница, что говорил (мог сказать) Владимир Михайлович Комаров в те минуты, когда стало ясно, что парашют не раскрылся и аппарат на страшной скорости летит к земле? Важно одно: погиб человек, и космонавтика должна вынести из этой трагедии исчерпывающий урок.

РАССЛЕДОВАНИЕ

Так что же произошло? В чём причина катастрофы? Есть ли у этой трагедии имя и фамилия? Ещё один сверхсложный вопрос...

Для начала следует вспомнить, что комиссия, занимавшаяся расследованием катастрофы «Союза-1», почти не имела никакого материала для анализа. Спускаемый аппарат превратился в кучу искорёженного, обожжённого металла. Хорошо, хоть парашюты были в более или менее приличном состоянии. То, что не вышел основной парашют, установили быстро. Его так и нашли — оплавленным, в контейнере. Но это было полдела. Понять, что с ним произошло, оказалось куда сложнее.

Основная проблема заключалась в том, что перекись водорода постаралась на славу, и восстановить данные с бортовых регистраторов так и не удалось. Комиссия осталась без телеметрии. Узнать, что говорил перед смертью Комаров, тоже было нельзя.

Кроме того, сложно было основываться на тестовых результатах, а значит — объявлять неверной всю схему посадки.

Дело в том, что инженеры и космонавты, узнав об успешной отработке тормозного импульса, радовались совершенно оправданно. На тот момент парашютная система казалась самым выверенным элементом корабля.

Вспомните: успешно отлетали «Востоки» и «Восходы», чьи парашютные системы хоть и отличалась от союзовской, но идеологически были весьма близки. Наконец, эта система прошла весь комплекс натурных испытаний путём сброса технологического макета «Союза» с самолёта. Более того, она по сути прошла лётные испытания. Словом, это одна из немногих систем, к работе которой на предыдущих пусках не было никаких претензий. Именно она успешно посадила аппараты «Союза» №1 и «Космоса-140».

То есть выходило, что при посадке Комарова действовал некий фактор, ранее себя так и не проявивший. Осталось выяснить, какой.

Вопрос о причине катастрофы интересовал не только комиссию. Б. Е. Черток вспоминает, что работники завода, оставшиеся на полигоне, решили провести собственный эксперимент, воспользовавшись для этого так и не отправившимся в космос штатным «Союзом-2».

Открыв люк основного парашюта, они зацепили подъёмным краном, через динамометр, вытяжной и стали его постепенно поднимать. Эксперимент должен был показать необходимое усилие для выхода парашюта. Представляете, как они удивились, когда, вытянув весь тормозной парашют, кран поднял за него спускаемый аппарат... Массы полностью снаряженного аппарата было мало для вывода парашюта! А ведь если бы у «Союза» Комарова раскрылись обе солнечные батареи, на этом аппарате полетели бы люди! Что занятно, о подпольном эксперименте госкомиссии так и не сообщили.

Анализируя сейчас все перипетии, понимаешь, что тогда сформировался такой коктейль из политики, техники и гонки со временем, что жертвы были, увы, неизбежны. Ведь если бы решили пускать «Союз» Комарова в беспилотном режиме, до работы парашюта дело бы просто не дошло, так как с теми отказами, что имелись на борту, посадить корабль мог только человек. Иначе говоря, вскоре после неудачного пуска аппарат был бы разорван системой автоматического подрыва, а на ещё один испытательный полет никто бы не пошёл. Тем более что такой беспилотный пуск наглядно показал бы, что есть класс аварий, с которыми может справиться только человек... Следующий старт, с участием «Союза-2», был бы уже пилотируемым, и не факт, что при групповом запуске погиб бы всего один космонавт.

Словом, как ни кощунственно это звучит, то, что на «Союзе-1» не открылась солнечная батарея, надо расценивать как везение...

Почему же не вышел основной парашют? Согласно выводам госкомиссии, виной тому был конструкторский просчёт. Когда парашют на высоте 10 км выходит из контейнера, в нём устанавливается давление, равное приблизительно 25% от земного. А стенки контейнера конструкционно являются частью внутреннего гермообъёма корабля, в котором поддерживается давление в одну атмосферу. Получившаяся разность давлений оказывает деформирующий эффект на корпус контейнера, в результате чего требуемое усилие для вывода парашюта сильно возрастает.

Версия, право же, очень красивая. Она хорошо объясняет также то, почему успешно сел «Космос-140»: ему «помог» прогар корпуса, два отказа скомпенсировали друг друга. Всё ясно и с «Союзом» №1, парашют которого срабатывал на куда меньшей высоте: первые варианты САС уводили СА примерно на 1 км.

Впрочем, были и такие факты, что плохо укладывались в официальную версию.

К примеру, она не объясняла подпольный эксперимент с «Союзом-2» и то, почему при сбросах с самолёта всё было в порядке. Но, как порой бывает, если факт не укладывается в схему, тем хуже для факта.

Однако вскоре появилась ещё одна версия развития событий.

Из-за своей неофициальности она так и не была отмечена в документах, но среди людей, изучающих историю космонавтики, считается основной.

Согласно штатной технологии изготовления «Союза», после нанесения на корабль теплозащитного покрытия он помещался в автоклав, где при высокой температуре происходила полимеризация смол, что повышало эффективность теплозащиты. По процедуре, прописанной при разработке аппарата, в автоклаве требовалось обрабатывать полностью собранный СА. Но при создании первых «Союзов» произошло небольшое отклонение от утвержденного плана. Просто производство парашютных контейнеров затянулось, и первые корабли попадали в автоклав без них. Казалось бы, мелочь, мало влияющая на конечный результат. Тем более что пуски беспилотные...

Пилотируемым «Союзам» №4 и №5 «повезло» больше: контейнеры были поставлены в срок, но не успели крышки к ним.

Как были закрыты эти контейнеры, никто уже не помнит; точно так же никто не подумал о том, как повлияют на поверхность контейнеров пары смол, образующиеся при полимеризации. Как вы помните, «Космос-140» продемонстрировал явные недоработки при создании теплозащиты, и именно её качеству уделялось особое внимание, а про парашюты тогда никто не думал.

И вот итог: внутренняя поверхность контейнера была покрыта очень вязким материалом, к которому парашюты просто прилипли. А перепад давления лишь усугубил эту ситуацию.

Эта версия также объясняла то, почему сбросы с самолётов были успешными. В тех полетах основные эксперименты направлялись на отработку парашютной системы, а потому СА попросту не имели теплозащиты. Для имитации её веса аппараты оклеивались пенопластом и никакой обработки в автоклаве не проходили.

Были ли приняты меры? — Конечно. Стенки контейнера усилили, стали полировать их внутреннюю поверхность, уделять особое внимание защищённости контейнеров при полимеризации... И это себя оправдало. За почти полувековую историю проблем с парашютной системой больше не было.

Ну а после выводов комиссии, как это обычно бывает, началось наказание невиновных и награждение непричастных.

Хотя нет, награждений не было. Разве что всех космонавтов отправили во внеочередной отпуск. Стало ясно, что новый «Союз» с человеком полетит не скоро, а после случившегося всем нужно успокоиться. А вот наказания, конечно, были. Больше всего досталось руководителю НИИ парашютно-десантной службы Фёдору Ткачёву: его сняли с должности как начальника института, так и главного конструктора.

Не закончилась на этом и лунная гонка. Тем более что это было самое её начало. К сожалению, чтобы описать все её моменты, нужна отдельная книга. Пожалуй, здесь важен только результат. Увы, «Союз» смог слетать к Луне только в беспилотном режиме. Хотя первыми живыми существами, обогнувшими естественный спутник, были именно «советские» черепашки...

Вскоре после исторического полёта «Аполлона-11», того, что впервые доставил человека к Луне, «Союз» начали переориентировать на обслуживание орбитальных станций. В этом качестве он и служит десятки лет, а с этого года и вовсе останется единственным типом корабля, что будет держать связь с Международной космической станцией, доставляя туда в том числе и астронавтов.

Да, это всё тот же верный «Союз», легендарная надёжность которого оплачена смертью Владимира Михайловича Комарова...

P. S. Кстати, знаете, что сказал Б. Е. Черток через многие-многие годы после трагедии, когда говорить стало, что называется, можно? (А может, у старого человека просто проснулась совесть.) Вот эти слова.

То, что случилось с Комаровым, — это наша ошибка, разработчиков систем. Мы пустили его слишком рано. Не доработали «Союз» до нужной надёжности. В частности, систему приземления, систему отстрела и вытяжки парашюта. Мы обязаны были сделать по крайней мере ещё один безотказный, настоящий пуск. Может быть, с макетом человека. И получить полную уверенность, как это сделал Королёв перед пуском Гагарина: два «Востока» слетали с макетом «Иван Иваныч». Гибель Комарова на совести конструкторов.

ВИДЕОМАТЕРИАЛЫ

Коротенький, в 43 секунды, отрывок из мультимедийной энциклопедии «Русские в космосе» («Компакт Бук», 1996 год). Владимир Комаров едет к стартовой площадке, панорама «Союза-1», старт, съёмки того, что осталось от спускаемого аппарата...

 

В 2000 году голландец Лео де Боэр выпустил весьма достойную документальную картину «Красные космонавты» (The Red Stuff), два отрывка из которой мы и предлагаем вам посмотреть. Оба, конечно же, посвящены, Владимиру Михайловичу Комарову.

Вначале Алексей Архипович Леонов рассказывает о своём пионерском выходе в открытый космос; очень интересно, но всё равно проматываем до 4:55... Кадры похорон В. М. Комарова. Реплика Константина Петровича Феоктистова (умер в ноябре 2009 года). «Мы все плакали...» — говорит Андриян Георгиевич Николаев (умер в июле 2004-го). Съёмки тренировок Комарова. Рассказ Николаева о прогаре тестового «Союза» и аральской эпопее. 7:47 — сеанс связи Комарова (?) с Землёй: «Не знаю, что горит... Запах идёт из-под приборной доски...» (Нет, это точно не Комаров! Скорее всего, из переговоров с «Миром», когда на станции случился пожар.) Виктор Васильевич Горбатко: «Я его в последний раз слышал, когда он доложил, что пошёл к Земле. Спокойный, уравновешенный голос... О том, что он рано летит [речь о «сырости» корабля. — Прим. ред.]... я не думаю, что у него был... [выбор? — Прим. ред.]. Это он почувствовал там, на орбите, когда пошли неполадки». Вопрос: «А как вы узнали, что он почувствовал?» Горбатко: «Ну, почувствовал, так как закрутка не проходит...» Феоктистов — о другой «закрутке», о парашютах: «Закрутился и не наполнился. Выведение запасной парашютной системы не помогло делу... И он со скоростью порядка 80 метров в секунду коснулся земли...»

И вновь жуткие кадры догорающего спускаемого аппарата... Евгений Васильевич Хрунов (умер в мае 2000-го; фильма, наверное, так и не видел) — о том, как космонавты докладывали о своём самочувствии: «Если чувствует себя плохо, должен передавать «хорошо»... Поэтому когда прилетел вертолёт к месту падения и увидел всю эту картину, то лётчики растерялись... Сначала передали, что космонавт чувствует себя не очень...»

 

Герман Степанович Титов (умер в сентябре 2000-го), под кадры извлечения останков Комарова из сгоревшей земли: «Володю мы встречали... То, что от него осталось, нам не хотели показывать. Но тогдашний главком ВВС сказал: нет, показать, чтобы они видели, что и такое может быть...» Могильный холмик на месте гибели, армейская фуражка на нём... Всё, дальше рассказ о не менее страшной трагедии с Добровольским, Волковым, Пацаевым, экипажем «Союза-11» 

(по материалам http://www.compulenta.ru )